Он бежал мне навстречу по берегу Лены, смеющийся, рыжеватый, легкий на ногу, с рюкзаком за плечами и громадным толстым портфелем в руках, бежал, будто по улице где-нибудь в Москве или в Ленинграде, оттуда, где его высадил на берег случайный катер. Марголин появился передо мной вдруг, и я не удивилась, не видев его два года, как не удивлялась никогда, встречаясь во всех концах нашего бескрайнего Севера, куда бы ни поехала. И всегда почти сразу по приезде.
—Ну, ясное дело,— закричал он восторженно еще
издали,— кого же мне еще встретить, как не вас,
привет!..
Поздоровались, в который раз подивились необыкновенности наших встреч. И стали ждать катер и машину вдвоем.
Вот так все и началось на правом берегу Лены прохладным августовским днем, пустым, бездеятельным, потому что не шла машина с моими рабочими, не было и катера, которого ждал Марголин с левого берега, из Якутска. И мы томились, сидя на сваленных в кучу бревнах на высоком песчаном обрыве. Река у наших ног лениво обмахивала берег влажным ветром.
Катер из Якутска наконец пришел, привез ботаника Крутова из филиала Академии наук с громадной лайкой, такой, что, если бы не хвост классическим крючком, не разберешь: то ли волк, то ли громадная чернобуриха — мех чистейший, переливается на изгибах. Марголин получил с катера нужные бумаги, и мы сели на бревна уже втроем.
—У собаки любопытная судьба,— сказал Марголин, но я не успела ему ответить, что слышала об этой истории давно, как Крутов перебил просьбой подвезти
его на моей машине до первого поселка в тайге.
Марголин, оказывается, хотел того же. Конечно, я на все соглашаюсь и хочу только, чтобы эта «моя» машина когда-нибудь наконец пришла.
Кругов — высокий, узкий, монголистый, хотя и чисто русский; в возрасте. Не очень разговорчив, с небольшой одышкой — сердце. Приехал, чтобы поработать в «поле» вблизи якутских поселков, разбросанных по тайге, и потом присоединиться к большому своему отряду, что движется сейчас где-то к северу, около устья Алдана. Сидя на бревнах, он щурился на Лену, на ее лиловую ершисто-взрыхленную воду, на прозрачные пятна мелких облачков в небе и ласково похлопывал по шее привалившуюся к нему лайку. Крутое был суховат в обиходе — я знала его по заседаниям в филиале,— и нежность к собаке удивляла.
Меня прислали сюда изучать работу построенных в конце тридцатых — сороковых годах небольших колхозных плотинок, которые стоят на маленьких, почти умирающих от засухи речках. Многие из них пересыхают, не доходят до своих устьев: в год тут выпадает всего сто—двести миллиметров осадков, как в самых засушливых странах мира.
Опыта работы этих сооружений пока нет никто за ними никогда не наблюдал. Почему-то они уже не держат воду. Под речками лежит вечная мерзлота, и, возможно, она оттаяла. Вот это и надо проверить.
—Ну, ясное дело,— закричал он восторженно еще
издали,— кого же мне еще встретить, как не вас,
привет!..
Поздоровались, в который раз подивились необыкновенности наших встреч. И стали ждать катер и машину вдвоем.
Вот так все и началось на правом берегу Лены прохладным августовским днем, пустым, бездеятельным, потому что не шла машина с моими рабочими, не было и катера, которого ждал Марголин с левого берега, из Якутска. И мы томились, сидя на сваленных в кучу бревнах на высоком песчаном обрыве. Река у наших ног лениво обмахивала берег влажным ветром.
Катер из Якутска наконец пришел, привез ботаника Крутова из филиала Академии наук с громадной лайкой, такой, что, если бы не хвост классическим крючком, не разберешь: то ли волк, то ли громадная чернобуриха — мех чистейший, переливается на изгибах. Марголин получил с катера нужные бумаги, и мы сели на бревна уже втроем.
—У собаки любопытная судьба,— сказал Марголин, но я не успела ему ответить, что слышала об этой истории давно, как Крутов перебил просьбой подвезти
его на моей машине до первого поселка в тайге.
Марголин, оказывается, хотел того же. Конечно, я на все соглашаюсь и хочу только, чтобы эта «моя» машина когда-нибудь наконец пришла.
Кругов — высокий, узкий, монголистый, хотя и чисто русский; в возрасте. Не очень разговорчив, с небольшой одышкой — сердце. Приехал, чтобы поработать в «поле» вблизи якутских поселков, разбросанных по тайге, и потом присоединиться к большому своему отряду, что движется сейчас где-то к северу, около устья Алдана. Сидя на бревнах, он щурился на Лену, на ее лиловую ершисто-взрыхленную воду, на прозрачные пятна мелких облачков в небе и ласково похлопывал по шее привалившуюся к нему лайку. Крутое был суховат в обиходе — я знала его по заседаниям в филиале,— и нежность к собаке удивляла.
Меня прислали сюда изучать работу построенных в конце тридцатых — сороковых годах небольших колхозных плотинок, которые стоят на маленьких, почти умирающих от засухи речках. Многие из них пересыхают, не доходят до своих устьев: в год тут выпадает всего сто—двести миллиметров осадков, как в самых засушливых странах мира.
Опыта работы этих сооружений пока нет никто за ними никогда не наблюдал. Почему-то они уже не держат воду. Под речками лежит вечная мерзлота, и, возможно, она оттаяла. Вот это и надо проверить.