Мето, жара, московская пыль, пустота улиц. …Неясной остается для меня наша Европейская Россия. Я грустно сидела во дворике лаборатории под ясенем, раздумывая об этом в живых брызгах почти осеннего солнца, переживая свою отстраненность от «поля». По Великой Русской равнине несколько раз наступал и отступал ледник. В четвертый раз ледник спустился южнее всего — это было Днепровское оледенение.
Холод, очевидно, и вечная мерзлота, лёссовидные грунты, талые ледниковые воды, равнина с малыми уклонами вроде создали там все условия для медленного и извилистого течения речных потоков, а значит, и для образования аласов.
Ну и как там с ними, с аласами, на Украине? Никогда я о них там не слыхала. Или, может, потому что не думала и не обращала внимания? Надо посмотреть, повспоминать равнину, восстановить в памяти климат, ее историю, четвертичные отложения — все почти уже позабытое.
И что же оказалось—все географы-исследователи и почвоведы писали о… впадинах! Круглые, овальные, с плоским дном, ну прямо мои дорогие из нашего
Междуречья. И на карте, пожалуйста, тут они и сидят к югу от растаявшего ледника. «Куда они денутся!» — сакраментальная фраза Кольки Хитяева становится классической. История повторяется в европейском, так сказать, варианте.
Статей и книг оказалось много. И как же расценивают эти впадины географы, геологи и почвоведы? Вот кое-что из моих выписок: «Так называемые степные блюдца-впадины занимают весьма обширные пространства почти на всей европейской части России, на Украине (там они называются подами), на Северном Кавказе, в Прикаспии, в Рязанской области, в поволжской части у Калинина».
Сходные котловины наблюдаются вблизи Ленинграда, на берегу Ладожского озера, в районе реки Свирь.
И на крайнем северо-востоке Европы, в местностях около Воркуты, «были встречены продолговатые и дугообразные впадины и озера-старицы, окаймленные кустарниковой ивой. Впадин так много, что они создают запутанную, сплетающуюся сеть, над которой возвышаются плоско-выпуклые участки тундры. От всего этого повсеместна сильная заболоченность.
Размеры впадин—до пятнадцати — двадцати метров, глубина—до двух. Характерен единый наклон поверхности к современным или древним устьям рек. Везде они встречаются на почти горизонтальных поверхностях или на речных террасах, где имеются и лёссовидные грунты».
Как приятно читать все это—и как выглядят впадины, и где расположены, и куда стремятся. Все на мою мельницу!
Литература о происхождении степных блюдец оказалась обширной, однако общепризнанной теории их происхождения пока нет. Еще в конце прошлого века предполагали, что впадины эти вымывали речные струи. И тогда же впервые ученые указали на возможную термокарстовую природу впадин — от протаивания льдов, попавших в грунт в период оледенения.
Холод, очевидно, и вечная мерзлота, лёссовидные грунты, талые ледниковые воды, равнина с малыми уклонами вроде создали там все условия для медленного и извилистого течения речных потоков, а значит, и для образования аласов.
Ну и как там с ними, с аласами, на Украине? Никогда я о них там не слыхала. Или, может, потому что не думала и не обращала внимания? Надо посмотреть, повспоминать равнину, восстановить в памяти климат, ее историю, четвертичные отложения — все почти уже позабытое.
И что же оказалось—все географы-исследователи и почвоведы писали о… впадинах! Круглые, овальные, с плоским дном, ну прямо мои дорогие из нашего
Междуречья. И на карте, пожалуйста, тут они и сидят к югу от растаявшего ледника. «Куда они денутся!» — сакраментальная фраза Кольки Хитяева становится классической. История повторяется в европейском, так сказать, варианте.
Статей и книг оказалось много. И как же расценивают эти впадины географы, геологи и почвоведы? Вот кое-что из моих выписок: «Так называемые степные блюдца-впадины занимают весьма обширные пространства почти на всей европейской части России, на Украине (там они называются подами), на Северном Кавказе, в Прикаспии, в Рязанской области, в поволжской части у Калинина».
Сходные котловины наблюдаются вблизи Ленинграда, на берегу Ладожского озера, в районе реки Свирь.
И на крайнем северо-востоке Европы, в местностях около Воркуты, «были встречены продолговатые и дугообразные впадины и озера-старицы, окаймленные кустарниковой ивой. Впадин так много, что они создают запутанную, сплетающуюся сеть, над которой возвышаются плоско-выпуклые участки тундры. От всего этого повсеместна сильная заболоченность.
Размеры впадин—до пятнадцати — двадцати метров, глубина—до двух. Характерен единый наклон поверхности к современным или древним устьям рек. Везде они встречаются на почти горизонтальных поверхностях или на речных террасах, где имеются и лёссовидные грунты».
Как приятно читать все это—и как выглядят впадины, и где расположены, и куда стремятся. Все на мою мельницу!
Литература о происхождении степных блюдец оказалась обширной, однако общепризнанной теории их происхождения пока нет. Еще в конце прошлого века предполагали, что впадины эти вымывали речные струи. И тогда же впервые ученые указали на возможную термокарстовую природу впадин — от протаивания льдов, попавших в грунт в период оледенения.
Мето, жара, московская пыль, пустота улиц. …Неясной остается для меня наша Европейская Россия. Я грустно сидела во дворике лаборатории под ясенем, раздумывая об этом в живых брызгах почти осеннего солнца, переживая свою отстраненность от «поля». По Великой Русской равнине несколько раз наступал и отступал ледник. В четвертый раз ледник спустился южнее всего — это было Днепровское оледенение.
Холод, очевидно, и вечная мерзлота, лёссовидные грунты, талые ледниковые воды, равнина с малыми уклонами вроде создали там все условия для медленного и извилистого течения речных потоков, а значит, и для образования аласов.
Ну и как там с ними, с аласами, на Украине? Никогда я о них там не слыхала. Или, может, потому что не думала и не обращала внимания? Надо посмотреть, повспоминать равнину, восстановить в памяти климат, ее историю, четвертичные отложения — все почти уже позабытое.
И что же оказалось—все географы-исследователи и почвоведы писали о… впадинах! Круглые, овальные, с плоским дном, ну прямо мои дорогие из нашего
Междуречья. И на карте, пожалуйста, тут они и сидят к югу от растаявшего ледника. «Куда они денутся!» — сакраментальная фраза Кольки Хитяева становится классической. История повторяется в европейском, так сказать, варианте.
Статей и книг оказалось много. И как же расценивают эти впадины географы, геологи и почвоведы? Вот кое-что из моих выписок: «Так называемые степные блюдца-впадины занимают весьма обширные пространства почти на всей европейской части России, на Украине (там они называются подами), на Северном Кавказе, в Прикаспии, в Рязанской области, в поволжской части у Калинина».
Сходные котловины наблюдаются вблизи Ленинграда, на берегу Ладожского озера, в районе реки Свирь.
И на крайнем северо-востоке Европы, в местностях около Воркуты, «были встречены продолговатые и дугообразные впадины и озера-старицы, окаймленные кустарниковой ивой. Впадин так много, что они создают запутанную, сплетающуюся сеть, над которой возвышаются плоско-выпуклые участки тундры. От всего этого повсеместна сильная заболоченность.
Размеры впадин—до пятнадцати — двадцати метров, глубина—до двух. Характерен единый наклон поверхности к современным или древним устьям рек. Везде они встречаются на почти горизонтальных поверхностях или на речных террасах, где имеются и лёссовидные грунты».
Как приятно читать все это—и как выглядят впадины, и где расположены, и куда стремятся. Все на мою мельницу!
Литература о происхождении степных блюдец оказалась обширной, однако общепризнанной теории их происхождения пока нет. Еще в конце прошлого века предполагали, что впадины эти вымывали речные струи. И тогда же впервые ученые указали на возможную термокарстовую природу впадин — от протаивания льдов, попавших в грунт в период оледенения.
В начале нашего века появилась гипотеза эоловая, уже применявшаяся к тем впадинам, которые я изучала. Впадины возникают якобы от ветрового выдувания лёссовидных пород. Ближе к середине века, в тридцатых—сороковых годах, когда ученые вплотную заня лись изучением вечной мерзлоты и аласов, они поддержали высказанную ранее идею о термокарстовом происхождении впадин. Среди восстановителей термокарстовой гипотезы для Европейской России были и некоторые мерзлотоведы, в том числе и Чекуров.
Логика, как всегда, обычная: лед — таяние. И как? Да так, как в суверенном их, льдов, государстве, в Стране вечной мерзлоты,— овалами и кругами. А почему именно так, никто не отвечал и, видимо, вопросов себе не задавал. И почему их больше всего на равнинах и на террасах рек? Тоже не отвечали. Я-то скажу: где же еще быть старицам, остаткам почти бессточных речных потоков?
Выяснилось попутно и кое-что другое. Впадины, оказывается, встречаются и в погребенном состоянии: около Чернигова, на северном побережье Азовского и Черного морей. Исследователи обнаруживали там овальные в плане и линзообразные в разрезе участки уплотненных бесструктурных лёссов, диаметром до двадцати пяти метров и толщиной до двух. В этих линзо-овалах находились раковины ископаемых моллюсков, которые обычно живут в реках и многократно были встречены в днищах якутских аласов и аласных озер.
Так что — махнем на Украину? Посмотрим своими глазами тамошний «термокарст»?
Наиболее подходящим местом для осмотра мне показался район вблизи Полтавы. В Полтаве я не была, значит, прямой смысл провести там часть своего отпуска. Может быть, будет и Миргород и Диканька, может, и кузнец Вакула где-то бродит там среди аласов, глядя на черта, прячущего в карман луну?
Трудно мне стать горожанкой — все сентябрьские таежные и тундровые просторы наши гудят сейчас от голосов полевиков всех родов. И жаль, что многовато сил потеряла я на Алдане: на тяжелый маршрут не решаюсь, легких не видно.
Полевики-ученые — люди разные. Некоторые без «поля» жизни не мыслят, другие же едут по необходимости или чтобы не упрекали в «усидчивости». Обычный полевик-исследователь — честный трудяга, выискивающий, измеряющий, роющий и описывающий все, что ему надо, что увидел и нашел. Полевики чаще спокойные энтузиасты, все делают с охотой. Их моют дожди, им приходится туго в таежных переходах, спят без всяких удобств, терзает их сонмище летающей нечисти. Чертыхаются, проклинают все на свете и себя тоже и только вечером у костра, блаженно вытягивая ноги, говорят удовлетворенно: «Хорошо-то как, а?» Дома их не удержать.
Диссертации, как правило, пишутся честно. Это только в кинофильмах и в пьесах ученые часто оказываются липовыми. За всю свою научную жизнь я видела только одного явного жулика. По мелочам он не разменивался, был смел и считал, очевидно, что все вокруг—лопухи. Потом его поймали, и ему все же пришлось поработать.
Но трагедий, как ни удивительно, и страшных самобичеваний, как в пьесах, такие жулики в жизни не испытывают. И окружающие относятся к ним снисходительно, их не игнорируют, и все само собой спускается на тормозах.
А термокарстники пишут и пишут статьи и книги. Ездят с докладами, принимают у себя иностранцев, возят их на Междуречье, показывают «термокарстовые» аласы. Дружно тянут воз в одну сторону. Все довольны.
В Якутске прошло совещание. Были доклады на темы, близкие к аласам и процессам, сопутствующим их образованию. С совещания этого прилетел в Москву Хитяев. На мой вопрос ответил:
— О твоей гипотезе, понимаешь ли, не говорили, естественно. Почему? Они же не перелопачивали, это самое, все с корней, они обсуждали исследования последних лет. В том же плане, что и раньше.
Кто это мне предрекал, что меня будут «замалчивать»?
Вспоминала Дээса. Он принадлежит к тем людям в науке, к которым я чувствую симпатию, глубокое уважение, но которые меня при этом немного раздражают. Тем, что они, как выражается Ухов, «христосики». Крайне неспешны, все хотят делать слишком фундаментально. С «поля» приезжать не торопятся, высасывают там все из окружающего до предела, со статьями не торопятся, всегда им, видите ли, не хватает материала. Их постоянно отвлекают туда, где что-то трудно начать или завершить. Они не отказываются, слывут доками, да они такие и есть, они высоко ценятся сотрудниками. Статьи и доклады их на высоте, их цитируют и у нас, и за рубежом.
Конечно же это настоящие ученые. И все удивляются, почему они еще не доктора, хотя материала у них на три докторских. Время идет, они седеют, у них внуки. Другие, более легковесные, давно ускакали вперед по ипподрому жизненных благ. И очень симпатичное есть в этих людях, и досадное.
Мысли мои прервались: вдалеке мелькнул идущий к нашей входной двери Ухов, видимо, ко мне. Побежала, завернула его к ясеню под пестрые солнечные дожди и ветер. Ухов поделился неприятностями: в Средней Азии, где он работал два сезона, нашли после него что-то ценное, а он пропустил. Было досадно, он не понимал, как это могло случиться, не очень верил слухам, собирался туда ехать.
Ухов семьи не имел, радости и неприятности поверял друзьям. На этот раз сарказма в нем было меньше.
—Да,— спохватился он вдруг,— а почему, собственно, вы так долго и вальяжно тут сидите? И еще зубоскалите.— Я поведала ему о некоторых типах
ученых.— Работать не надо, что ли? И какому типу ученых такое свойство больше всего подходит?
Ухов гримасничал и по-ребячьи дул в слетавшие с дерева резные листья. Я поняла, что он уже утешился в своей беде, решив твердо ехать в Среднюю Азию.
—Я в отпуске. Собираюсь в Кисловодск.
Он свистнул:
— И какого же, простите, вы тогда тут околачиваетесь?
— Вот видите, вас дождалась.
— Ах, секрет, ну ладно, допытываться не буду. Я лучше расскажу вам еще об одной разновидности ученых, тем более что конкретно — личность нам с
вами известная. И я его сейчас встретил. Но сначала угадайте. Несомненно ученый, молодец, но—хищник.
Фатовства нет, дело знает, даже, кажется мне, любит, но у него несколько глаз вокруг головы и столько же ушей, а в голове определенный участок мозга,— Ухов
покрутил пальцем вокруг затылка,— специально занят тем, чтобы ничего полезного для себя не упустить.
Остер, хваткий, глаз, как у сокола, издалека видит даже мышь, что может ему понадобиться. Рвется на
все конференции и симпозиумы, чтобы заметили, виде ли, чтобы примелькался, чтобы имя звучало в воздухе.
В экспедиции ездит преимущественно с комфортом, но может и смириться. Статью напишет—вертит ее и так
и сяк, соображая, нельзя ли разрезать на две-три части и каждую опубликовать отдельно.
— Ну, все поняла! — вскричала я.— Все это бывало на моих глазах. Но могу добавить—он вовсе и не стесняется этих своих манипуляций, громко, со смехом об этом говорит, даже бравирует, вроде вербует
единомышленников.
— Демонстрирует простоту и искренность. Все равно, говорит, никто наших с вами статей читать не будет. И диссертаций тоже. Будьте уверены.
Ухов спросил о Крутове. Я сказала — благоденствует дома, в Ленинграде. Пишет редко. Собака его, та, что спасла ему жизнь, помните, взяла в Ленинграде все возможные призы на выставках. Вез ее с собой из Якутска в самолете. Чтобы получить билет, дошел, говорят, до Совета Министров.
Два дня в Кисловодске лил дождь и ветер трепал деревья. Потом настала тихая жара. Над городом, по склонам долин и внизу цвели розы — громадные, с глубоким, густым ароматом. Запах был нежен и чист. Миражным облаком висел на горизонте Эльбрус. Из провалов дальних ущелий, со снежных вершин шли океанские волны воздуха. И показалось вдруг, что возвращается что-то очень хорошее, не то забытое, не то давно потерянное. Такое бывало не раз. Какой-нибудь пустяк—необычная ветка дерева, рельефно вдруг возникшая перед лицом, выпорхнувшая из-под ног бабочка, поворот дороги, чей-то дальний, на кого-то похожий голос—вызывает чувство обретения потерянного. И по-хорошему утверждаешься вдруг в настоящем, и смелее и тверже вступаешь в будущее.
Узенькой тропинкой я спускалась вниз по Ребровой балке. Неожиданно на дне ущелья среди кустов открылась серо-желтая поляна без травы. Вся поляна— громадное, метров в двадцать, пятно илистой грязи, стекшей сверху и высохшей после дождя, разбитой на великолепные пяти- и шестиугольники. Истинно среднеазиатские такыры. Полигоны!
Я остановилась, завороженная. Трещины усыхания. Они, понятно, не новость для меня, все видят их прообраз в высыхающих лужах, как эта, а в Средней Азии такыры занимают огромные площади. На фотографиях они выглядят там грандиозно. Твердые, как камни, окаймленные глубокими зияющими трещинами.
И в Стране вечной мерзлоты, и в Средней Азии, и даже вот тут, в Кисловодске, внешне все смотрится одинаково, похоже, а причины — разные. Но такие ли уж разные? По существу процесс-то один — иссушение, и какая разница, что высушивает—солнце или мороз? Иссушение—вымораживание.
Я долго стояла над этим серым неказистым пятном. Идти в город уже не хотелось. Все, что связано в моем уме с ал асами, похоже на какую-то всегда готовую к излиянию лаву—постоянный интерес к одному и тому же.
Так, может, махнуть мне сейчас, не откладывая, прямо отсюда в Полтаву? Посмотреть на здешние — украинские—аласы, те, что ждут меня где-то к югу от былого Днепровского оледенения? Куда-нибудь в Ди-каньку или в Миргород?
В Харькове я втиснула чемодан в железную ячейку камеры хранения, накрутив на дверце цифры своего домашнего телефона, чтобы не забыть, и взяла билет на Полтаву.
Холод, очевидно, и вечная мерзлота, лёссовидные грунты, талые ледниковые воды, равнина с малыми уклонами вроде создали там все условия для медленного и извилистого течения речных потоков, а значит, и для образования аласов.
Ну и как там с ними, с аласами, на Украине? Никогда я о них там не слыхала. Или, может, потому что не думала и не обращала внимания? Надо посмотреть, повспоминать равнину, восстановить в памяти климат, ее историю, четвертичные отложения — все почти уже позабытое.
И что же оказалось—все географы-исследователи и почвоведы писали о… впадинах! Круглые, овальные, с плоским дном, ну прямо мои дорогие из нашего
Междуречья. И на карте, пожалуйста, тут они и сидят к югу от растаявшего ледника. «Куда они денутся!» — сакраментальная фраза Кольки Хитяева становится классической. История повторяется в европейском, так сказать, варианте.
Статей и книг оказалось много. И как же расценивают эти впадины географы, геологи и почвоведы? Вот кое-что из моих выписок: «Так называемые степные блюдца-впадины занимают весьма обширные пространства почти на всей европейской части России, на Украине (там они называются подами), на Северном Кавказе, в Прикаспии, в Рязанской области, в поволжской части у Калинина».
Сходные котловины наблюдаются вблизи Ленинграда, на берегу Ладожского озера, в районе реки Свирь.
И на крайнем северо-востоке Европы, в местностях около Воркуты, «были встречены продолговатые и дугообразные впадины и озера-старицы, окаймленные кустарниковой ивой. Впадин так много, что они создают запутанную, сплетающуюся сеть, над которой возвышаются плоско-выпуклые участки тундры. От всего этого повсеместна сильная заболоченность.
Размеры впадин—до пятнадцати — двадцати метров, глубина—до двух. Характерен единый наклон поверхности к современным или древним устьям рек. Везде они встречаются на почти горизонтальных поверхностях или на речных террасах, где имеются и лёссовидные грунты».
Как приятно читать все это—и как выглядят впадины, и где расположены, и куда стремятся. Все на мою мельницу!
Литература о происхождении степных блюдец оказалась обширной, однако общепризнанной теории их происхождения пока нет. Еще в конце прошлого века предполагали, что впадины эти вымывали речные струи. И тогда же впервые ученые указали на возможную термокарстовую природу впадин — от протаивания льдов, попавших в грунт в период оледенения.
В начале нашего века появилась гипотеза эоловая, уже применявшаяся к тем впадинам, которые я изучала. Впадины возникают якобы от ветрового выдувания лёссовидных пород. Ближе к середине века, в тридцатых—сороковых годах, когда ученые вплотную заня лись изучением вечной мерзлоты и аласов, они поддержали высказанную ранее идею о термокарстовом происхождении впадин. Среди восстановителей термокарстовой гипотезы для Европейской России были и некоторые мерзлотоведы, в том числе и Чекуров.
Логика, как всегда, обычная: лед — таяние. И как? Да так, как в суверенном их, льдов, государстве, в Стране вечной мерзлоты,— овалами и кругами. А почему именно так, никто не отвечал и, видимо, вопросов себе не задавал. И почему их больше всего на равнинах и на террасах рек? Тоже не отвечали. Я-то скажу: где же еще быть старицам, остаткам почти бессточных речных потоков?
Выяснилось попутно и кое-что другое. Впадины, оказывается, встречаются и в погребенном состоянии: около Чернигова, на северном побережье Азовского и Черного морей. Исследователи обнаруживали там овальные в плане и линзообразные в разрезе участки уплотненных бесструктурных лёссов, диаметром до двадцати пяти метров и толщиной до двух. В этих линзо-овалах находились раковины ископаемых моллюсков, которые обычно живут в реках и многократно были встречены в днищах якутских аласов и аласных озер.
Так что — махнем на Украину? Посмотрим своими глазами тамошний «термокарст»?
Наиболее подходящим местом для осмотра мне показался район вблизи Полтавы. В Полтаве я не была, значит, прямой смысл провести там часть своего отпуска. Может быть, будет и Миргород и Диканька, может, и кузнец Вакула где-то бродит там среди аласов, глядя на черта, прячущего в карман луну?
Трудно мне стать горожанкой — все сентябрьские таежные и тундровые просторы наши гудят сейчас от голосов полевиков всех родов. И жаль, что многовато сил потеряла я на Алдане: на тяжелый маршрут не решаюсь, легких не видно.
Полевики-ученые — люди разные. Некоторые без «поля» жизни не мыслят, другие же едут по необходимости или чтобы не упрекали в «усидчивости». Обычный полевик-исследователь — честный трудяга, выискивающий, измеряющий, роющий и описывающий все, что ему надо, что увидел и нашел. Полевики чаще спокойные энтузиасты, все делают с охотой. Их моют дожди, им приходится туго в таежных переходах, спят без всяких удобств, терзает их сонмище летающей нечисти. Чертыхаются, проклинают все на свете и себя тоже и только вечером у костра, блаженно вытягивая ноги, говорят удовлетворенно: «Хорошо-то как, а?» Дома их не удержать.
Диссертации, как правило, пишутся честно. Это только в кинофильмах и в пьесах ученые часто оказываются липовыми. За всю свою научную жизнь я видела только одного явного жулика. По мелочам он не разменивался, был смел и считал, очевидно, что все вокруг—лопухи. Потом его поймали, и ему все же пришлось поработать.
Но трагедий, как ни удивительно, и страшных самобичеваний, как в пьесах, такие жулики в жизни не испытывают. И окружающие относятся к ним снисходительно, их не игнорируют, и все само собой спускается на тормозах.
А термокарстники пишут и пишут статьи и книги. Ездят с докладами, принимают у себя иностранцев, возят их на Междуречье, показывают «термокарстовые» аласы. Дружно тянут воз в одну сторону. Все довольны.
В Якутске прошло совещание. Были доклады на темы, близкие к аласам и процессам, сопутствующим их образованию. С совещания этого прилетел в Москву Хитяев. На мой вопрос ответил:
— О твоей гипотезе, понимаешь ли, не говорили, естественно. Почему? Они же не перелопачивали, это самое, все с корней, они обсуждали исследования последних лет. В том же плане, что и раньше.
Кто это мне предрекал, что меня будут «замалчивать»?
Вспоминала Дээса. Он принадлежит к тем людям в науке, к которым я чувствую симпатию, глубокое уважение, но которые меня при этом немного раздражают. Тем, что они, как выражается Ухов, «христосики». Крайне неспешны, все хотят делать слишком фундаментально. С «поля» приезжать не торопятся, высасывают там все из окружающего до предела, со статьями не торопятся, всегда им, видите ли, не хватает материала. Их постоянно отвлекают туда, где что-то трудно начать или завершить. Они не отказываются, слывут доками, да они такие и есть, они высоко ценятся сотрудниками. Статьи и доклады их на высоте, их цитируют и у нас, и за рубежом.
Конечно же это настоящие ученые. И все удивляются, почему они еще не доктора, хотя материала у них на три докторских. Время идет, они седеют, у них внуки. Другие, более легковесные, давно ускакали вперед по ипподрому жизненных благ. И очень симпатичное есть в этих людях, и досадное.
Мысли мои прервались: вдалеке мелькнул идущий к нашей входной двери Ухов, видимо, ко мне. Побежала, завернула его к ясеню под пестрые солнечные дожди и ветер. Ухов поделился неприятностями: в Средней Азии, где он работал два сезона, нашли после него что-то ценное, а он пропустил. Было досадно, он не понимал, как это могло случиться, не очень верил слухам, собирался туда ехать.
Ухов семьи не имел, радости и неприятности поверял друзьям. На этот раз сарказма в нем было меньше.
—Да,— спохватился он вдруг,— а почему, собственно, вы так долго и вальяжно тут сидите? И еще зубоскалите.— Я поведала ему о некоторых типах
ученых.— Работать не надо, что ли? И какому типу ученых такое свойство больше всего подходит?
Ухов гримасничал и по-ребячьи дул в слетавшие с дерева резные листья. Я поняла, что он уже утешился в своей беде, решив твердо ехать в Среднюю Азию.
—Я в отпуске. Собираюсь в Кисловодск.
Он свистнул:
— И какого же, простите, вы тогда тут околачиваетесь?
— Вот видите, вас дождалась.
— Ах, секрет, ну ладно, допытываться не буду. Я лучше расскажу вам еще об одной разновидности ученых, тем более что конкретно — личность нам с
вами известная. И я его сейчас встретил. Но сначала угадайте. Несомненно ученый, молодец, но—хищник.
Фатовства нет, дело знает, даже, кажется мне, любит, но у него несколько глаз вокруг головы и столько же ушей, а в голове определенный участок мозга,— Ухов
покрутил пальцем вокруг затылка,— специально занят тем, чтобы ничего полезного для себя не упустить.
Остер, хваткий, глаз, как у сокола, издалека видит даже мышь, что может ему понадобиться. Рвется на
все конференции и симпозиумы, чтобы заметили, виде ли, чтобы примелькался, чтобы имя звучало в воздухе.
В экспедиции ездит преимущественно с комфортом, но может и смириться. Статью напишет—вертит ее и так
и сяк, соображая, нельзя ли разрезать на две-три части и каждую опубликовать отдельно.
— Ну, все поняла! — вскричала я.— Все это бывало на моих глазах. Но могу добавить—он вовсе и не стесняется этих своих манипуляций, громко, со смехом об этом говорит, даже бравирует, вроде вербует
единомышленников.
— Демонстрирует простоту и искренность. Все равно, говорит, никто наших с вами статей читать не будет. И диссертаций тоже. Будьте уверены.
Ухов спросил о Крутове. Я сказала — благоденствует дома, в Ленинграде. Пишет редко. Собака его, та, что спасла ему жизнь, помните, взяла в Ленинграде все возможные призы на выставках. Вез ее с собой из Якутска в самолете. Чтобы получить билет, дошел, говорят, до Совета Министров.
Два дня в Кисловодске лил дождь и ветер трепал деревья. Потом настала тихая жара. Над городом, по склонам долин и внизу цвели розы — громадные, с глубоким, густым ароматом. Запах был нежен и чист. Миражным облаком висел на горизонте Эльбрус. Из провалов дальних ущелий, со снежных вершин шли океанские волны воздуха. И показалось вдруг, что возвращается что-то очень хорошее, не то забытое, не то давно потерянное. Такое бывало не раз. Какой-нибудь пустяк—необычная ветка дерева, рельефно вдруг возникшая перед лицом, выпорхнувшая из-под ног бабочка, поворот дороги, чей-то дальний, на кого-то похожий голос—вызывает чувство обретения потерянного. И по-хорошему утверждаешься вдруг в настоящем, и смелее и тверже вступаешь в будущее.
Узенькой тропинкой я спускалась вниз по Ребровой балке. Неожиданно на дне ущелья среди кустов открылась серо-желтая поляна без травы. Вся поляна— громадное, метров в двадцать, пятно илистой грязи, стекшей сверху и высохшей после дождя, разбитой на великолепные пяти- и шестиугольники. Истинно среднеазиатские такыры. Полигоны!
Я остановилась, завороженная. Трещины усыхания. Они, понятно, не новость для меня, все видят их прообраз в высыхающих лужах, как эта, а в Средней Азии такыры занимают огромные площади. На фотографиях они выглядят там грандиозно. Твердые, как камни, окаймленные глубокими зияющими трещинами.
И в Стране вечной мерзлоты, и в Средней Азии, и даже вот тут, в Кисловодске, внешне все смотрится одинаково, похоже, а причины — разные. Но такие ли уж разные? По существу процесс-то один — иссушение, и какая разница, что высушивает—солнце или мороз? Иссушение—вымораживание.
Я долго стояла над этим серым неказистым пятном. Идти в город уже не хотелось. Все, что связано в моем уме с ал асами, похоже на какую-то всегда готовую к излиянию лаву—постоянный интерес к одному и тому же.
Так, может, махнуть мне сейчас, не откладывая, прямо отсюда в Полтаву? Посмотреть на здешние — украинские—аласы, те, что ждут меня где-то к югу от былого Днепровского оледенения? Куда-нибудь в Ди-каньку или в Миргород?
В Харькове я втиснула чемодан в железную ячейку камеры хранения, накрутив на дверце цифры своего домашнего телефона, чтобы не забыть, и взяла билет на Полтаву.