Уже больше тридцати аласов мы тщатель но обследовали. Сегодня я хотела найти подтверждение еще одному из своих наблюдений.
Часто по берегам аласов, особенно если они с водой, термокарст, возникая, разрушает берега не столько от солнечного тепла, сколько от стекающих вод, чаще всего дождевых. И присутствие ледяных жил при этом не обязательно — тает вечномерзлый грунт. Дождевая вода стремится в аласы, как в самые пониженные точки на местности, в берегах по трещинам проникает она под дерн в мерзлоту, промывает там воронки, скатывается вниз потоками, отчего берега обваливаются. Последний раз я видела такое недавно здесь, на озере вблизи аласа Билистях.
Сегодня нечто подобное наблюдали мы с Желанием, натолкнувшись на три небольших аласных озера; два из них походили на термокарстовые. Черная вода плескалась в глубине под берегом, лохмотьями над водой свисал дёрн. Идя вдоль обрыва, тут и там можно было увидеть продольные и поперечные трещины и размытые дождями воронки.
Три аласных озера мы нашли необычным путем — по цепочке. Началось с того, что я попросила Гаврилу проследить полузасыпанный отрезок какой-то старой речки, безмятежно «дремавшей» на открытом поле. Один конец речки привел Гаврилу к этому первому термокарстовому озерку. Другой — ко второму, тоже небольшому озерку. Деревья валились с берега к середине озерка, лес вокруг стоял с залысинами от вырубки. Признаков термокарста было много.
За вторым аласом брошенное русло речки продолжалось, и в конце его был третий алас, тоже метров в сто, полный светлой воды. Глубина не превышала полутора метров. Из воды «смотрели» сухие сучья, на краю торчали пни пьяного леса. В воде играла рыба.
Кроме отрезка старого русла около самого озерка крутилась маленькая, еще живая, но уже почти заилившаяся речушка. Озерко было явно молодо, и, по-видимому, именно речушка способствовала его рождению. Особенно быстро это могло произойти, если вырубка дала начало небольшим просадкам поверхности: возникли пониженные ложки. Речушка могла прийти сюда, отделившись от того старого русла, залила эти ложки, застоялась над мерзлым грунтом и постепенно оттаяла его, тем более если в глубине был еще чистый лед. Для меня уже в который раз подтверждается роль таких «передвигающихся», бездомных, что ли, речек в образовании молодых озерков.
На тропе из лиственничного молодняка перед нами вдруг появилась старушка якутка с мальчиком. Низенькая, коренастенькая, с лицом, как грецкий орех, она шустро шагала и почти волоком тащила за руку мальчишку, у которого заплетались ноги. Старушка нам почему-то очень обрадовалась. Она улыбалась, расспрашивала, откуда мы тут взялись, приглашала в гости. И, радостно кивая, на вопросы мои сообщила, что два озерка, что поменьше, появились всего лет пять назад после вырубки, то есть были явно термокарстовыми. Сначала это были ёя, потом дюёдя. А первый алас, сказала она, «всегда был», не помнит, как он возник, очень давний.
Не раз приходило мне в голову: а есть ли какие-либо следы бывших рек в тайге? Если в самом деле, как я считаю, реки смыкают берега, то на эти открытые места потом, очевидно, должна наступать тайга? Куда ведут следы тех танцующих пар ивняка, что застыли в своих ломаных движениях под неслышную музыку прошедших столетий? Найду ли я пути таких лесных менуэтов?
Часто по берегам аласов, особенно если они с водой, термокарст, возникая, разрушает берега не столько от солнечного тепла, сколько от стекающих вод, чаще всего дождевых. И присутствие ледяных жил при этом не обязательно — тает вечномерзлый грунт. Дождевая вода стремится в аласы, как в самые пониженные точки на местности, в берегах по трещинам проникает она под дерн в мерзлоту, промывает там воронки, скатывается вниз потоками, отчего берега обваливаются. Последний раз я видела такое недавно здесь, на озере вблизи аласа Билистях.
Сегодня нечто подобное наблюдали мы с Желанием, натолкнувшись на три небольших аласных озера; два из них походили на термокарстовые. Черная вода плескалась в глубине под берегом, лохмотьями над водой свисал дёрн. Идя вдоль обрыва, тут и там можно было увидеть продольные и поперечные трещины и размытые дождями воронки.
Три аласных озера мы нашли необычным путем — по цепочке. Началось с того, что я попросила Гаврилу проследить полузасыпанный отрезок какой-то старой речки, безмятежно «дремавшей» на открытом поле. Один конец речки привел Гаврилу к этому первому термокарстовому озерку. Другой — ко второму, тоже небольшому озерку. Деревья валились с берега к середине озерка, лес вокруг стоял с залысинами от вырубки. Признаков термокарста было много.
За вторым аласом брошенное русло речки продолжалось, и в конце его был третий алас, тоже метров в сто, полный светлой воды. Глубина не превышала полутора метров. Из воды «смотрели» сухие сучья, на краю торчали пни пьяного леса. В воде играла рыба.
Кроме отрезка старого русла около самого озерка крутилась маленькая, еще живая, но уже почти заилившаяся речушка. Озерко было явно молодо, и, по-видимому, именно речушка способствовала его рождению. Особенно быстро это могло произойти, если вырубка дала начало небольшим просадкам поверхности: возникли пониженные ложки. Речушка могла прийти сюда, отделившись от того старого русла, залила эти ложки, застоялась над мерзлым грунтом и постепенно оттаяла его, тем более если в глубине был еще чистый лед. Для меня уже в который раз подтверждается роль таких «передвигающихся», бездомных, что ли, речек в образовании молодых озерков.
На тропе из лиственничного молодняка перед нами вдруг появилась старушка якутка с мальчиком. Низенькая, коренастенькая, с лицом, как грецкий орех, она шустро шагала и почти волоком тащила за руку мальчишку, у которого заплетались ноги. Старушка нам почему-то очень обрадовалась. Она улыбалась, расспрашивала, откуда мы тут взялись, приглашала в гости. И, радостно кивая, на вопросы мои сообщила, что два озерка, что поменьше, появились всего лет пять назад после вырубки, то есть были явно термокарстовыми. Сначала это были ёя, потом дюёдя. А первый алас, сказала она, «всегда был», не помнит, как он возник, очень давний.
Не раз приходило мне в голову: а есть ли какие-либо следы бывших рек в тайге? Если в самом деле, как я считаю, реки смыкают берега, то на эти открытые места потом, очевидно, должна наступать тайга? Куда ведут следы тех танцующих пар ивняка, что застыли в своих ломаных движениях под неслышную музыку прошедших столетий? Найду ли я пути таких лесных менуэтов?
Уже больше тридцати аласов мы тщатель но обследовали. Сегодня я хотела найти подтверждение еще одному из своих наблюдений.
Часто по берегам аласов, особенно если они с водой, термокарст, возникая, разрушает берега не столько от солнечного тепла, сколько от стекающих вод, чаще всего дождевых. И присутствие ледяных жил при этом не обязательно — тает вечномерзлый грунт. Дождевая вода стремится в аласы, как в самые пониженные точки на местности, в берегах по трещинам проникает она под дерн в мерзлоту, промывает там воронки, скатывается вниз потоками, отчего берега обваливаются. Последний раз я видела такое недавно здесь, на озере вблизи аласа Билистях.
Сегодня нечто подобное наблюдали мы с Желанием, натолкнувшись на три небольших аласных озера; два из них походили на термокарстовые. Черная вода плескалась в глубине под берегом, лохмотьями над водой свисал дёрн. Идя вдоль обрыва, тут и там можно было увидеть продольные и поперечные трещины и размытые дождями воронки.
Три аласных озера мы нашли необычным путем — по цепочке. Началось с того, что я попросила Гаврилу проследить полузасыпанный отрезок какой-то старой речки, безмятежно «дремавшей» на открытом поле. Один конец речки привел Гаврилу к этому первому термокарстовому озерку. Другой — ко второму, тоже небольшому озерку. Деревья валились с берега к середине озерка, лес вокруг стоял с залысинами от вырубки. Признаков термокарста было много.
За вторым аласом брошенное русло речки продолжалось, и в конце его был третий алас, тоже метров в сто, полный светлой воды. Глубина не превышала полутора метров. Из воды «смотрели» сухие сучья, на краю торчали пни пьяного леса. В воде играла рыба.
Кроме отрезка старого русла около самого озерка крутилась маленькая, еще живая, но уже почти заилившаяся речушка. Озерко было явно молодо, и, по-видимому, именно речушка способствовала его рождению. Особенно быстро это могло произойти, если вырубка дала начало небольшим просадкам поверхности: возникли пониженные ложки. Речушка могла прийти сюда, отделившись от того старого русла, залила эти ложки, застоялась над мерзлым грунтом и постепенно оттаяла его, тем более если в глубине был еще чистый лед. Для меня уже в который раз подтверждается роль таких «передвигающихся», бездомных, что ли, речек в образовании молодых озерков.
На тропе из лиственничного молодняка перед нами вдруг появилась старушка якутка с мальчиком. Низенькая, коренастенькая, с лицом, как грецкий орех, она шустро шагала и почти волоком тащила за руку мальчишку, у которого заплетались ноги. Старушка нам почему-то очень обрадовалась. Она улыбалась, расспрашивала, откуда мы тут взялись, приглашала в гости. И, радостно кивая, на вопросы мои сообщила, что два озерка, что поменьше, появились всего лет пять назад после вырубки, то есть были явно термокарстовыми. Сначала это были ёя, потом дюёдя. А первый алас, сказала она, «всегда был», не помнит, как он возник, очень давний.
Не раз приходило мне в голову: а есть ли какие-либо следы бывших рек в тайге? Если в самом деле, как я считаю, реки смыкают берега, то на эти открытые места потом, очевидно, должна наступать тайга? Куда ведут следы тех танцующих пар ивняка, что застыли в своих ломаных движениях под неслышную музыку прошедших столетий? Найду ли я пути таких лесных менуэтов?
И я отправилась в чащу. Но в каком виде я могу найти там эти следы? Поиск исследователя-полевика часто близок к охоте. По напряжению нервов и мускулов, по затаиванию дыхания, как хищник в погоне за добычей. Или гончая, ищейка. Собаку ведет чутье, за которым вся история ее предков. Но в инстинкте погони мысли за еще неуловимой идеей жив инстинкт и древнего, дооружного и даже, может быть, допалочного человека. Выследить. Не упустить. Иду, впиваясь взглядом в каждый метр подножия, в каждый куст, дерево, пень — что стоит? как стоит? Чувствую малейшие наклоны и подъемы земли под пухлым покрывалом старых листьев с зелеными мхами. Мне далеко до собачьего чутья, но я осязаю каждой клеточкой кожи, каждым вдохом и шагом такую же потребность увидеть, настичь, не упустить.
Наверно, прошел час. Я шла дальше и дальше. Все передо мной было живое, сегодняшнее, все как бы стояло навытяжку для моего смотра, все говорило: «Не гожусь ли я? А я?» Два часа, три, четыре… И вдруг я поняла, что хожу неправильно. Надо вернуться к реке и идти от нее. Именно от нее должны где-то ответвляться, тянуться в тайгу эти следы.
Повернула, долго шла к реке, отдыхала на старой коряге. Трава и цветы вокруг обдавали теплым, пряным запахом. У коряги неподвижно застыл выскочивший из-под нее бурундук, смотрел безбоязненно, с любопытством, вопросительно пищал.
И снова я иду почти крадучись, будто боюсь вспугнуть свою синюю птицу. А потом случилось вот что, я еще издали увидела парные кусты ив, что плелись по неглубокой, едва заметной ложбине, где, очевидно, когда-то была река; кусты поворачивали и брали направление… на лес! Вблизи кусты эти оказались старыми, черными остовами ив, кряжистыми их скелетами. Они были полузасыпаны, но все еще клонились друг к другу. Я напала на старый след!
Вошла в лес. И впереди меня цепочкой шли эти кусты, припадая на колени, как паломники, измученные трудным долгим путем и временем.
А потом они вдруг исчезли… Бросаюсь влево, вправо… снова напала на них. И вот останавливаюсь, пораженная: лиственница лет пятидесяти растет… на разломанных ивовых корягах! Проросла корнями сквозь дряхлый, почти сгнивший разлапистый куст. Куст раздавлен, вдавлен в землю крепкой, сильной преемницей.
Снимаю фотоаппарат, фотографирую два-три раза— света уже маловато. Потом возвращаюсь к тем парам, что остались позади. Становлюсь на колени, тянусь к их корням, разрываю руками землю (мой таежный нож потерялся тогда в тумане), ощущаю руками трухлявость отмерших стволов, вытаскиваю наверх их остатки. Да, новые поколения ив тоже росли здесь в материнском доме, но и у них уже не осталось сил…
Человек дает судьбу всему, с чем соприкасается: реке, дереву, камню. Вот и я как-то незаметно, может быть, вошла в судьбу аласов. Ничего не изменила я в природе, но что-то где-то изменилось…
Теперь мне нужны старики. Самые старые, самые древние, они-то, я знаю, что-нибудь да скажут мне о прошлом этих мест.
Был белый вечер. Гаврила ушел гулять. Мы с Желанием сидели на корнях притащенного им пня, как в креслах. Как причудливы корни деревьев и как прост ствол, поднимающийся к небу! Как сложно и неясно, даже запутанно, все вначале, в рождении сознания, представления, мысли и как потом все становится цельным, единым, и возникает образ!
Снова начал появляться туман. Сзади опахивало прохладой росистой травы, спереди обдавали теплые струи костра. Я подкидывала в пламя сучья, их тихонько объедал низкий бугристый огонь—красный лишай постепенно распространялся по коре. Желаний перебирал свой рюкзак. Сняла котелок с огня, хотелось есть.
— Я не псих,— сказал Желаний спокойно, не прекращая своего дела,— я только вдруг, сразу увидел все из того, что вы воспринимаете постепенно. И это меня ушибло. Я не мальчик, я просто мечусь. Каждый, кто задумывается, должен когда-то метаться. Может, я запоздал.
Он теребил верхушку рюкзака, желая развязать веревку, и смотрел на меня в упор. Несмотря на почти болезненную одержимость, в нем оставалась мягкость натуры, которая, я чувствовала, была мне подвластна. Неужели бросит аспирантуру?
— Давайте ужинать, Женя. Не будем ждать Гаври
лу.— Я подвинула ему его миску и хлеб. Хлеб он взял, миску поставил на колени.
— Я не хочу для себя науки,— начал он прежнее,— я останусь здесь. Пойду к вам лаборантом.
— Я скоро уеду, поэтому в лаборанты вы ко мне не пойдете. Есть у вас любимая женщина?
Он нервно передернулся и махнул рукой. Я спросила как-то смаху, не подумав, не надо было.
— А что вам тут оставаться? Чем вы будете жить?
— Поступлю санитаром в больницу. К Катерине Ивановне. У нее не хватает санитаров, она сказала.
Было тихо до глухоты. Ближние кусты стояли не шелохнувшись, будто ждали, когда за них как следует зацепится туман. Я представила себе взгляд откуда-то сверху и издалека на нас с Желанием, сидящих здесь у потухшего костра белой аласной ночью. Чем только не мучается человек!
—Я перед вами виноват,— сказал вдруг Желаний, посмотрев на меня смущенно, и достал из кармана бумажку.— У меня к вам была записка от Катерины Ивановны, а я не отдал вам. Простите.
И он протянул мне свернутый уголком клочок бумаги в клеточку, сверху была написана моя фамилия. «Желаний Смирнов хочет поработать на воздухе, он устал от занятий в институте. Если не очень помешает, примите его к себе. Е. И. Глотова».
Я молчала. Желаний смотрел вопросительно:
— Почему вы не спрашиваете меня, отчего я так поступил?
— Я примерно представляю, узнав вас немного.
— Вы волновались, скажите честно? Когда я явился без документов? Мне совестно.
— Волноваться, пожалуй, нет. Мне это не совсем понравилось.
— И паспорт у меня с собой. Вот,— он вынул паспорт из внутреннего кармана куртки и протянул его мне. Я покачала головой. Он виновато сунул его обратно.
—Мне стыдно, но я все же рад, что так все вышло,— пробормотал он, не глядя на меня.—
Оказывается, так бывает. Я хотел проверить.
С борта аласа шумно сбежал Гаврила с палкой и недовольно, с укоризной прокричал:
—Косытер совысем потух! Чай горячий надо!
Утром, едва я открыла глаза и подняла голову, Гаврила сказал:
—Женыка, одынако, совысем ушел. Рукызак нет, пылащ нет. Кыружка тоже.
Я огляделась. Да, вещей не было. Сбежал? Почему? Жаль. Подосадовала на себя, что мало вникла в странную натуру Желания. Что он за человек? Что означают его «сдвиги», как он выражается? Минутные срывы, полоса невезения, неудачная любовь или это нечто более глубокое? Он, видимо, считает, что это именно так. И кто он — случайная пылинка, тонкая единичка, затерявшаяся среди множества цифр, или знак времени, новый его росток?
Мог бы помочь нам выбраться отсюда.
Часто по берегам аласов, особенно если они с водой, термокарст, возникая, разрушает берега не столько от солнечного тепла, сколько от стекающих вод, чаще всего дождевых. И присутствие ледяных жил при этом не обязательно — тает вечномерзлый грунт. Дождевая вода стремится в аласы, как в самые пониженные точки на местности, в берегах по трещинам проникает она под дерн в мерзлоту, промывает там воронки, скатывается вниз потоками, отчего берега обваливаются. Последний раз я видела такое недавно здесь, на озере вблизи аласа Билистях.
Сегодня нечто подобное наблюдали мы с Желанием, натолкнувшись на три небольших аласных озера; два из них походили на термокарстовые. Черная вода плескалась в глубине под берегом, лохмотьями над водой свисал дёрн. Идя вдоль обрыва, тут и там можно было увидеть продольные и поперечные трещины и размытые дождями воронки.
Три аласных озера мы нашли необычным путем — по цепочке. Началось с того, что я попросила Гаврилу проследить полузасыпанный отрезок какой-то старой речки, безмятежно «дремавшей» на открытом поле. Один конец речки привел Гаврилу к этому первому термокарстовому озерку. Другой — ко второму, тоже небольшому озерку. Деревья валились с берега к середине озерка, лес вокруг стоял с залысинами от вырубки. Признаков термокарста было много.
За вторым аласом брошенное русло речки продолжалось, и в конце его был третий алас, тоже метров в сто, полный светлой воды. Глубина не превышала полутора метров. Из воды «смотрели» сухие сучья, на краю торчали пни пьяного леса. В воде играла рыба.
Кроме отрезка старого русла около самого озерка крутилась маленькая, еще живая, но уже почти заилившаяся речушка. Озерко было явно молодо, и, по-видимому, именно речушка способствовала его рождению. Особенно быстро это могло произойти, если вырубка дала начало небольшим просадкам поверхности: возникли пониженные ложки. Речушка могла прийти сюда, отделившись от того старого русла, залила эти ложки, застоялась над мерзлым грунтом и постепенно оттаяла его, тем более если в глубине был еще чистый лед. Для меня уже в который раз подтверждается роль таких «передвигающихся», бездомных, что ли, речек в образовании молодых озерков.
На тропе из лиственничного молодняка перед нами вдруг появилась старушка якутка с мальчиком. Низенькая, коренастенькая, с лицом, как грецкий орех, она шустро шагала и почти волоком тащила за руку мальчишку, у которого заплетались ноги. Старушка нам почему-то очень обрадовалась. Она улыбалась, расспрашивала, откуда мы тут взялись, приглашала в гости. И, радостно кивая, на вопросы мои сообщила, что два озерка, что поменьше, появились всего лет пять назад после вырубки, то есть были явно термокарстовыми. Сначала это были ёя, потом дюёдя. А первый алас, сказала она, «всегда был», не помнит, как он возник, очень давний.
Не раз приходило мне в голову: а есть ли какие-либо следы бывших рек в тайге? Если в самом деле, как я считаю, реки смыкают берега, то на эти открытые места потом, очевидно, должна наступать тайга? Куда ведут следы тех танцующих пар ивняка, что застыли в своих ломаных движениях под неслышную музыку прошедших столетий? Найду ли я пути таких лесных менуэтов?
И я отправилась в чащу. Но в каком виде я могу найти там эти следы? Поиск исследователя-полевика часто близок к охоте. По напряжению нервов и мускулов, по затаиванию дыхания, как хищник в погоне за добычей. Или гончая, ищейка. Собаку ведет чутье, за которым вся история ее предков. Но в инстинкте погони мысли за еще неуловимой идеей жив инстинкт и древнего, дооружного и даже, может быть, допалочного человека. Выследить. Не упустить. Иду, впиваясь взглядом в каждый метр подножия, в каждый куст, дерево, пень — что стоит? как стоит? Чувствую малейшие наклоны и подъемы земли под пухлым покрывалом старых листьев с зелеными мхами. Мне далеко до собачьего чутья, но я осязаю каждой клеточкой кожи, каждым вдохом и шагом такую же потребность увидеть, настичь, не упустить.
Наверно, прошел час. Я шла дальше и дальше. Все передо мной было живое, сегодняшнее, все как бы стояло навытяжку для моего смотра, все говорило: «Не гожусь ли я? А я?» Два часа, три, четыре… И вдруг я поняла, что хожу неправильно. Надо вернуться к реке и идти от нее. Именно от нее должны где-то ответвляться, тянуться в тайгу эти следы.
Повернула, долго шла к реке, отдыхала на старой коряге. Трава и цветы вокруг обдавали теплым, пряным запахом. У коряги неподвижно застыл выскочивший из-под нее бурундук, смотрел безбоязненно, с любопытством, вопросительно пищал.
И снова я иду почти крадучись, будто боюсь вспугнуть свою синюю птицу. А потом случилось вот что, я еще издали увидела парные кусты ив, что плелись по неглубокой, едва заметной ложбине, где, очевидно, когда-то была река; кусты поворачивали и брали направление… на лес! Вблизи кусты эти оказались старыми, черными остовами ив, кряжистыми их скелетами. Они были полузасыпаны, но все еще клонились друг к другу. Я напала на старый след!
Вошла в лес. И впереди меня цепочкой шли эти кусты, припадая на колени, как паломники, измученные трудным долгим путем и временем.
А потом они вдруг исчезли… Бросаюсь влево, вправо… снова напала на них. И вот останавливаюсь, пораженная: лиственница лет пятидесяти растет… на разломанных ивовых корягах! Проросла корнями сквозь дряхлый, почти сгнивший разлапистый куст. Куст раздавлен, вдавлен в землю крепкой, сильной преемницей.
Снимаю фотоаппарат, фотографирую два-три раза— света уже маловато. Потом возвращаюсь к тем парам, что остались позади. Становлюсь на колени, тянусь к их корням, разрываю руками землю (мой таежный нож потерялся тогда в тумане), ощущаю руками трухлявость отмерших стволов, вытаскиваю наверх их остатки. Да, новые поколения ив тоже росли здесь в материнском доме, но и у них уже не осталось сил…
Человек дает судьбу всему, с чем соприкасается: реке, дереву, камню. Вот и я как-то незаметно, может быть, вошла в судьбу аласов. Ничего не изменила я в природе, но что-то где-то изменилось…
Теперь мне нужны старики. Самые старые, самые древние, они-то, я знаю, что-нибудь да скажут мне о прошлом этих мест.
Был белый вечер. Гаврила ушел гулять. Мы с Желанием сидели на корнях притащенного им пня, как в креслах. Как причудливы корни деревьев и как прост ствол, поднимающийся к небу! Как сложно и неясно, даже запутанно, все вначале, в рождении сознания, представления, мысли и как потом все становится цельным, единым, и возникает образ!
Снова начал появляться туман. Сзади опахивало прохладой росистой травы, спереди обдавали теплые струи костра. Я подкидывала в пламя сучья, их тихонько объедал низкий бугристый огонь—красный лишай постепенно распространялся по коре. Желаний перебирал свой рюкзак. Сняла котелок с огня, хотелось есть.
— Я не псих,— сказал Желаний спокойно, не прекращая своего дела,— я только вдруг, сразу увидел все из того, что вы воспринимаете постепенно. И это меня ушибло. Я не мальчик, я просто мечусь. Каждый, кто задумывается, должен когда-то метаться. Может, я запоздал.
Он теребил верхушку рюкзака, желая развязать веревку, и смотрел на меня в упор. Несмотря на почти болезненную одержимость, в нем оставалась мягкость натуры, которая, я чувствовала, была мне подвластна. Неужели бросит аспирантуру?
— Давайте ужинать, Женя. Не будем ждать Гаври
лу.— Я подвинула ему его миску и хлеб. Хлеб он взял, миску поставил на колени.
— Я не хочу для себя науки,— начал он прежнее,— я останусь здесь. Пойду к вам лаборантом.
— Я скоро уеду, поэтому в лаборанты вы ко мне не пойдете. Есть у вас любимая женщина?
Он нервно передернулся и махнул рукой. Я спросила как-то смаху, не подумав, не надо было.
— А что вам тут оставаться? Чем вы будете жить?
— Поступлю санитаром в больницу. К Катерине Ивановне. У нее не хватает санитаров, она сказала.
Было тихо до глухоты. Ближние кусты стояли не шелохнувшись, будто ждали, когда за них как следует зацепится туман. Я представила себе взгляд откуда-то сверху и издалека на нас с Желанием, сидящих здесь у потухшего костра белой аласной ночью. Чем только не мучается человек!
—Я перед вами виноват,— сказал вдруг Желаний, посмотрев на меня смущенно, и достал из кармана бумажку.— У меня к вам была записка от Катерины Ивановны, а я не отдал вам. Простите.
И он протянул мне свернутый уголком клочок бумаги в клеточку, сверху была написана моя фамилия. «Желаний Смирнов хочет поработать на воздухе, он устал от занятий в институте. Если не очень помешает, примите его к себе. Е. И. Глотова».
Я молчала. Желаний смотрел вопросительно:
— Почему вы не спрашиваете меня, отчего я так поступил?
— Я примерно представляю, узнав вас немного.
— Вы волновались, скажите честно? Когда я явился без документов? Мне совестно.
— Волноваться, пожалуй, нет. Мне это не совсем понравилось.
— И паспорт у меня с собой. Вот,— он вынул паспорт из внутреннего кармана куртки и протянул его мне. Я покачала головой. Он виновато сунул его обратно.
—Мне стыдно, но я все же рад, что так все вышло,— пробормотал он, не глядя на меня.—
Оказывается, так бывает. Я хотел проверить.
С борта аласа шумно сбежал Гаврила с палкой и недовольно, с укоризной прокричал:
—Косытер совысем потух! Чай горячий надо!
Утром, едва я открыла глаза и подняла голову, Гаврила сказал:
—Женыка, одынако, совысем ушел. Рукызак нет, пылащ нет. Кыружка тоже.
Я огляделась. Да, вещей не было. Сбежал? Почему? Жаль. Подосадовала на себя, что мало вникла в странную натуру Желания. Что он за человек? Что означают его «сдвиги», как он выражается? Минутные срывы, полоса невезения, неудачная любовь или это нечто более глубокое? Он, видимо, считает, что это именно так. И кто он — случайная пылинка, тонкая единичка, затерявшаяся среди множества цифр, или знак времени, новый его росток?
Мог бы помочь нам выбраться отсюда.