Месяц: Август 2009

Навозники появляются не обязательно на навозе. Бывает, что и на газоне. На изумрудном фоне ровной, подстриженной травы, где не должно быть ничего лишнего, неожиданно и быстро поднимаются серые неряшливые колокольцы навозника лохматого. Штук по пять, по десять сразу. Тесной кучей, один к одному. Колокольцы становятся все крупнее, ножки все выше, сантиметров до 20. Шляпки и ножки пестреют желтыми лохмотьями. На каждой блестит желтое кольцо. Очень скоро картина меняется. Шляпки расправляются зонтиками, края их чернеют, как обмороженные, и с них начинают капать капли черной как деготь жидкости. Через сорок восемь часов от гриба остается лишь черная лужица. Ботаники шутят: «Гриб сам себя переваривает!»
 Все эти превращения навозника произвели сильное впечатление на английского поэта П. Шелли, и он втиснул навозников в свою поэму о растениях. В 1820 году поэма вышла первым изданием. В ней говорится о старой леди, которая души не чаяла в своем саде, лелеяла его, как могла. А когда умерла, сад заглох и вместо цветов в нем выросли навозники. Шелли, правда, не назвал грибы по-латыни, но ботаники без труда узнали навозника лохматого, с такой точностью поэт нарисовал его внешность.
 Однако рисуя этот неряшливый, неопрятный гриб, Шелли перестарался и слишком сгустил краски. Прочтя типографский оттиск своего творения, поэт содрогнулся от брезгливости и тотчас же вычеркнул все строки о лохматом навознике. В следующих изданиях о нем нет ни слова. Впрочем, Шелли напрасно так волновался. Неказистый вид еще не говорит о вредности. Молодые грибы даже есть можно. Знатоки считают, что навозник не хуже шампиньона. Правда, он иногда появляется первым на тех грядах, где ждут урожая шампиньонов, но и тут приносит больше пользы, чем вреда. Его лохматые колокольчики верный признак того, что земля для шампиньонов подобрана такая, как надо.
 Ученый мир соблазнился навозниками по причине их скоростного роста. Лохматый навозник еще не самый быстрорастущий.

Летом осеннего опенка заменяет летний. Вкусом похуже, но такой же массовый. Яркий, рыжий. Шляпка такая водянистая, что просвечивает по краям. Ножка и пластинки потемнее, почти коричневые. Кольцо на ножке обязательно, как тряпичные лохмотья.
Поговорку «Мал золотник, да дорог» с полным правом можно отнести к чесночнику.
Он меньше спички, зато пресный таежный суп делает изысканным блюдом.
Не всегда на пнях. Случается, что переберется поближе к постройкам. Встречали на деревянных мостах.
 Непритязательность летнего опенка воодушевила грибоводов. Попытались выращивать в теплице, как шампиньоны. Только вместо навозной земли брали поленья дров. Намазывали поленья грибной кашицей. Через год примерно начиналась уборка урожая. Ждать хоть и долго, зато плодоносило полено два-три года подряд с перерывами.
 В ГДР пошли еще дальше. Прикинули, что этот опенок может давать, кроме еды, еще и карандашную дощечку. С карандашным сырьем у немцев плоховато. Карандаши делают из кедра либо из можжевельника. В ГДР ни того, ни другого нет. По крайней мере, в достаточном количестве. Есть бук. Но карандаш из бука пришлось бы подтачивать на токарном станке, так он крепок. Если же буковое полешко обработано летним опенком, древесина становится рыхлой, как кедровая.

В одну из оттепелей февраля 1967 года в калмыцких степях произошло событие почти неправдоподобное. Жители отправились в лес по грибы. Несли их оттуда корзинами. И только одного сорта — осенние опенки.
 Этому неурочному урожаю предшествовали следующие события. 120 лет назад сделали первую попытку создать в калмыцких степях островки леса для защиты скота от непогоды. Широко задуманная операция кончилась неудачей. Сто последующих лет лесоводы бились, ничего не получалось. Наконец после войны свершилось. Лес зазеленел! Его посадили погуще, с тем чтобы по мере возмужания проредить. Влаги в степи мало, и густой лес долго держать нельзя.
 Пришла пора, проредили посадки. Вырубили часть стволиков. Вот тут-то и навалился опенок. Он поселялся на пеньках такими же массами, как в Подмосковье, хотя в степях раньше не рос.
 Калмыцкие лесничие встревожились: как бы не пострадали соседние живые деревья. На пнях опенок — мирный разрушитель. Тут он, можно сказать, союзник лесовода. Помогает убирать пни. Иной же раз ему вроде бы чего не хватает, перебирается к живым деревьям.
Осенний опенок идет в арьергарде грибного племени. Появляется перед снегами и морозами. Но в наше время иной раз и в оттепель, весной.
Окольцовывает их. Оплетает под корой шнурами-ризоморфами. Деревья сохнут.
 Настоящий осенний опенок не гнушается никакими деревьями. Их у него в обиходе 200 видов по всему земному шару. Похож на маленькую настольную лампу с круглым абажуром. Абажур, то есть шляпка, песочного цвета. Ближе к центру словно толчеными сухарями обсыпана — маленькие темноватые чешуйки. Снизу шляпка затянута светлым покрывалом. Потом оно рвется, и на ножке остается кольцо. Растут опенки большими группами. У всех ноги длинные, тонкие. Не всегда у пней. Иной раз заберутся по стволу так высоко — палкой сбивать приходится.

Кажется, нет в наших лесах другого рода, на который армада насекомых обрушивалась бы с такой свирепой жадностью, как на млечники. Разве что болеты больше страдают. Иной раз маленький совсем грибочек, едва на свет появился, а уже червивый. Сразу уточним. «Черви» — личинки грибных комариков. И мух. Комариные — белые с черной головкой. Сферы влияния поделены строго и точно. Мухам — нижняя часть шляпки. Комарам — остальное.
 Не все млечники по вкусу лесной нечисти. Горький млечный сок горькушек как будто ограждает их от посягательств насекомых. По крайней мере в молодости. Червивые горькушки в лесах редкость. И даже к воде, которая скапливается озерцами на ворончатых коричневых шляпках горькушек, никто из таежной живности не притрагивается. Не пользуются вниманием и волнушки. Их ароматные розовые шляпки с войлочно-пушистой окантовкой обычно свободны от личинок. Спасает горький сок. Даже от людей иной раз спасает. По крайней мере англичане до сих пор считают их грибами несъедобными (а ведь стоит вымочить — деликатес!). Да и не только англичане.
 Первейший из млечников — рыжик. Недаром и название ему млечник великолепнейший. И уже давно, в начале века, пытались разводить его кто как умел. История сохранила нам записки доктора Никитина. Ему показалось странным, что мир увлечен шампиньонами, а рыжики остаются вроде бы вне поля зрения огородников. Никитин рассуждал так.
Шампиньон — гриб неплохой, когда нет лучших. Он, как говорится, «на безрыбье». Не лучше ли разводить грибы высшего гастрономического качества — рыжики?
 Поскольку рыжиком никто в то время не занимался и подсказать, как это делать, никто не мог, доктор стал действовать по своему усмотрению. Приобрел под Москвой участок земли в 54,6 гектара, совершенно голый, из-под пашни, и насадил там две рощи деревьев — ели, липы и орешины. Два-три года между деревьями косили траву, чтобы не заглушала посадки. Потом доктор съездил в Можайск и набрал красных рыжиков. Разломал их на куски и разбросал между елками. Срерху прикрыл мхом. Через две недели не выдержал, приоткрыл мох. Следов от посева не сохранилось. Там, где были брошены красные шляпки и ножки, теперь стлались зеленовато-фиолетовые нити грибницы, похожие на обычную плесень.

Нет на свете гриба страшней бледной поганки. Внешность его обманчива. Особенно в молодости. Похож и на сыроежку, и на шампиньон. Наверное, поэтому до сих пор уносит человеческие жизни. Самое досадное, что отравление сразу не замечается. На вкус гриб даже приятный, сладковатый (кто-то же пробовал!). Только через два дня наступает кризис. Смерть почти неизбежна, и средств к спасению, кажется, нет.
 Может быть, объявить гриб вне закона? Истребить его повсеместно? Убрать с планеты и вычеркнуть из списков растений? Не будем спешить. Ядовитые растения сослужили человеку большую службу. К тому же живой механизм леса без бледной поганки будет работать с перебоями. Что касается отравлений, то нужно лишь немного знать внешний вид гриба и вообще соображать, как вести себя с ядовитыми лесовиками. Едим же мы строчки!
 Итак: внешний вид. У типичных мухоморов высокая белая ножка. На ней поясок, кольцо — остатки чехла, который закутывал в юности нижнюю часть шляпки. Внизу у пенька белые лохмотья — остатки еще одного чехла, который окутывал шляпку вместе с ножкой. Порознь остатки от чехлов еще ни о чем не говорят. Вместе — подозрение на ядовитость. Еще важнее шляпка. У бледной поганки она плоская, светло-серо-зеленая. Могут быть и белые пятнышки, пока их не смыло дождем. Снежно-белые пластинки очень важный признак!

Эшелоны осиновых бревен идут из Белоруссии в Сибирь на спичечную фабрику «Байкал». Через всю страну идут. И не потому, что своей осины в Сибири нет. Ее там хоть пруд пруди, только почти вся гнилая. Впрочем, хорошей, здоровой осины и в Белоруссии немного. Такая же ситуация в Скандинавии, в Америке, да и вообще по всему свету.
 Бич осины — осиновый трутовик — уже с младенчества обрекает дерево на преждевременное увядание. В 20 лет осинка уже заражена (отломился сучок — попала спора!). В 40 — внутри ствола развивается белая полосатая гниль. В 60 — на серой коре появляются, повисают серые «копытца». От земли метрах в пяти-десяти. Оттуда посыпают спорами окрестный лес. В 80 лет вихри рушат отдельные стволы. В 100 — ветровал идет полным ходом. До 120 доживают единицы. А ведь предел жизни осины 250 лет. По милости трутовика не живет и половины положенного срока.
 В Швеции, где давным-давно извели всю осину на спички, незадолго перед войной бродил по лесам селекционер, профессор Нил^сон-Эле. Мечтал найти здоровую осину, чтобы попытаться вывести сорт, невосприимчивый к болезни. В южной Швеции, на полуострове Лилло, возле озера Рингсьон ему бросилась в глаза осина с небывало крупной листвой, размером с тарелку. Обычно такие листья бывают у поросли, которая идет после пожара. Профессор сбросил рюкзак и стал более внимательно осматривать дерево. Почки оказались тоже вдвое крупнее. И ветви. И даже пыльники цветков. Ствол устремлялся вверх идеально прямо, рассекая ярус кленов и лип, которые обычно теснят и глушат больную осину. Когда же профессор подрубил ствол, чтобы убедиться в отсутствии гнили, он обнаружил, что и годичные кольца гораздо шире обычных. Свободное от грибного засилья дерево росло с удвоенной энергией, хотя лет ему было уже за сто.

Рогатик в лесу почти не виден. Нет у него ни толстой ножки, ни широкой шляпки. Вместо этого пучок торчащих шнурков. Как вермишель высшего сорта. Как лапша. Цвет грибной лапши может быть в точности вермишелевый, может и поярче — желтый или даже оранжевый, точно замешена на ярких летних желтках.
Самый обычный из семейства рогатиковых — рама-рия Инвала — крошечка сантиметра три-четыре высотой. Пучками сидит под елями и соснами, где нет травы и мох не очень густой. Если бы не оранжевый цвет — его бы и не заметить. Есть рогатики и повыше. У рама-рии желтой пучки-кустики сантиметров по 15—20. Мясистые, лимонно-желтые.
 Есть рогатики иной формы. «Бывали грибы как кораллы, оленьи панты, лосиные рога, петушиные гребешки, кусты, языки, кочаны».
 «Кочаны», пожалуй, самые крупные создания из рогатиковых. Размером до полуметра, весом по три-четыре килограмма. Формой как разлохмаченный капустный кочан, отчего и зовутся грибной капустой. Ножка массивная, короткая. Ее почти не видно. Зато сам кочан великолепен. Он как кружевное жабо из множества плоских веточек с зубчатыми загнутыми концами. «Трепещет в руках сборщика его зыбкое тело». Найти грибную капусту можно вернее всего у комля сосновых стволов. Немцы большие любители лохматых кочанов. Если найдут, обязательно сварят суп. У грибной капусты «вкус сморчков и запах лесного ореха».
 Многие другие рогатики тоже обладают орехово-сморчковым вкусом. Очень хорош рогатик желтый. Только шнурочки его плодовых тел очень мелки. Сбор его лапши — школа терпения. Популяризатором рогатиков многие годы был первейший грибник мира, москвич Д. Зуев. Прославлял их на все лады. Досадовал, что грибники проходят мимо. В особенности мимо рогатика язычкового: «А ведь могли бы доверху наполнять корзины».

За рубежом он пакостил давно. У нас заметили с конца прошлого века. События развивались стремительно. 1878 год. В Брест-Литовске в новеньком, только что отстроенном здании неожиданно проваливаются полы. Не успевают произвести ремонт, как рушится алтарь в городском соборе. В аварийных зданиях в подвалах находят коричневую пыль, которой не замечалось раньше. Анализ показывает, что это споры самого опасного из домовых грибов — мерулиуса плачущего.
 Наступает 1896 год. Студенты Петровской сельскохозяйственной академии в Москве (ныне Тимирязевка) замечают, что полы в общежитии стали неустойчивыми и гнутся под ногами. И здесь мерулиус. В Лесном корпусе той же академии деревянные конструкции приходится менять не один раз. Мерулиус! Проверка других зданий показывает: во всем Петровско-Разумовском нельзя найти ни одного дома, ни одного сарая, где не поселился бы домовой гриб. Эпидемия!
 Гриб не только съедает полы. Он проникает в комнаты, забирается в шкафы, в гардеробы, уничтожает бумаги, книги, одежду, постельное белье… В Омске Чайный гриб до сих пор вызывает подозрение у многих, как в свое время домовый гриб. На самом деле медузоподобный гриб совершенно безвреден.
выводит из строя здание городского архива. Гибнут ценнейшие документы. В Алма-Ате подтачивает новый губернаторский дом. Хозяин еще и въехать не успел, а дом уже аварийный. Факты множатся. Злодеяния мерулиуса привлекают внимание ученых. Микологи путешествуют по подвальным помещениям вслед за грибом. Чаще всего на месте преступления лишь грибница — нечто вроде белой ваты с желтыми и розовыми пятнами. Древесина под ней растрескивается и становится мягкой, как сырая глина. Растирается между пальцами в маслянистый порошок. А гриб в это время подыскивает новые места для агрессии. Толстые шнуры грибницы — ризоморфы, как у опенка, тянутся к здоровым доскам и бревнам. На грибнице и на шнурах выступают капельки влаги, как утренняя роса, как слезы (недаром — плачущий!). Наконец образуется то, ради чего работает гриб,— плодовое тело. Оно без ножки и похоже на лепешку, на блин, распластанный по доскам. Сначала «блин» белый, потом розовый. В старости желтый. Огромный. Бывает до метра и даже больше. На нем в складках образуются споры. Складки заменяют мерулиусу трубчатый слой. Бороться с домовым грибом затруднительно. Ботаники иронизируют: «Если заселился, проще сжечь дом и построить новый!» В шутке есть доля правды.

«Прикаспийские глухие бережки. Ни травинки на пути, ни деревцев». Астраханская полупустыня. Песок, накаленный до 76 градусов. Горячий ветер. Жалкие осадки; втрое меньше, чем в Москве (испарение вдевятеро больше!). Какие уж тут леса. И все же…
 В 1925 году для защиты полей только что созданной Богдинской опытной станции заложили первые лесные полосы. В 1953 году в молодом лесу нашли уйму белых грибов. Они росли там в рощицах канадского тополя. Румяные, крутобокие, крепкие. Носили корзинами до половины октября. За час набирали по сотне и больше — ядреных, молодых. От ивановских и ярославских боровиков их отличали гигантские размеры — в четверть метра высотой — и крупный вес — полтора килограмма одна штука. Не было среди них и червивых. Вкус обычный, как у боровиков.
 Когда стали варить и сушить, появились первые сомнения: а боровик ли? При варке вроде бы не темнел, но часть ножки синела. А сушеный становился черным (белый остается белым!). Может быть, не белый, а полубелый? Но у того мякоть желтая. У богдинского белая. Ножка у полубелого тоже желтая. У богдинского белая, как у боровика, или серая, как у подосиновика. Сошлись на том, что полубелый. Только форма своя, богдинская. Болет богдинский. А может быть, тут замешан еще и канадский тополь? Ведь именно под ним появился богдинский болет. Может быть, этот гриб из Канады? Ведь и там полубелый тоже растет.
 Прежде чем продолжить знакомство с болетами, нужно сделать предупреждение. Почти все болеты вкусны и красивы, но осторожности ради к ним нужно присматриваться получше. Хорошо, что в богдинских посадках оказался безвредный гриб. А вот в Праге известный миколог А. Кромбольц однажды попал в очень неприятную ситуацию. Он шел на службу через рынок и увидел боровики, которые выделялись своим ярким, праздничным видом. Верх шляпки более блеклый, чем обычно, зато низ, трубчатый слой, был не белый и не зеленоватый, а цвета утренней зари. Такие же розовые пятна пестрели на ножке. Профессор тотчас приобрел кучку грибов, которые продавец оценил особенно высоко. На ходу откусил кусочек мякоти. Вкус превосходный, чуть сладковатый. Правда, запах немного неприятный. И он отнес покупку знакомому художнику. Просил сделать портреты новой разновидности.

«Было похоже, что случилась какая-то катастрофа и происходит повальное бегство из Москвы. Машины всех видов: автобусы, самосвалы… не говоря уже о тысячах легковых машин, ехали с грибниками сплошной вереницей, заняв и левую сторону шоссе. Москвичи просто с ума сошли с этими грибами…»
 Такое письмо получил ленинградский миколог (так называют исследователей грибов) Б. Васильков в 1964 году. Урожай тогда выдался действительно потрясающий. В особенности белых грибов, боровиков. Причины? О них можно только догадываться.
 И при совпадении нужных погодных требований боровики появляются не всегда и не везде. Писатель С. Аксаков, кажется, это первым заметил. В своей дубовой роще находил белые грибы только там, где стояли старые дубы. Росли редко, как в парке. Профессор В. Частухин подметил еще одну деталь: в лесу моложе 50 лет, искать боровики бесполезно. Разве что случайно какой окажется. В молодняках всегда в изобилии маслята и моховики, но не белые.
 Таким образом, человек с топором, прореживая леса, действовал в некотором роде на пользу боровику. Можно предположить довольно уверенно, что во времена Ильи Муромца этот гриб водился в муромских лесах отнюдь не так часто, как теперь. И не только в муромских. То же можно сказать и в отношении Африки. Знаток африканской флоры Р. Марлот пишет, что в конце XIX века этот обычный в Европе гриб был большой редкостью на африканском юге. Он встречался только под некоторыми дубами по реке Оранжевой.
 Прошло 20 лет. Из Канады завезли белок, и они с большим удовольствием принялись за истребление боровика. Однако белый гриб не пропал. Напротив, он расселился так широко (может быть, при содействии этих грызунов?), что теперь есть почти во всех дубовых лесах вокруг Столовых гор и в других местах, где раньше не встречался. Он тут даже крупнее, чем в Европе, и весит по килограмму. Очень крепкий, когда не бывает червивым.